На следующее утро мы уже стояли в окружении индонезийцев, трясущих связками браслетов с надписью «Баори», и, разумеется, громко проявляющих своё дружелюбие и гостеприимство. Мы находились на границе резервата. Предъявив наши разрешения и паспорта всем, кому это было интересно, мы внесли плату за вход, прикрытую наименованием «взнос на сохранение культуры Баори», и отправились к тёмно-зелёной стене тропического леса. С каждым шагом, удаляющим нас от бетонных зданий и паутины электропроводов, на душе становилось легче и спокойнее. Вскоре высокие, сомкнувшиеся густыми кронами деревья скрыли солнечный свет, и мы оказались в зелёном полумраке настоящих тропических джунглей. Щебетали скрытые листвой неведомые птицы; через тропинку, аккуратно выложенную истёртым от времени замшелым булыжником, перебегали ящерицы, на деревьях, наконец-то, можно было увидеть спелые плоды. Удивительно, но в этих густых зарослях даже бананы плодоносили. Высокие дурианы и развесистые деревья манго соседствовали с бамбуком, сахарной пальмой, и сотнями других растений. Похоже, это были джунгли-сад, так как в тех местах, где люди не живут, найти плодоносящее дерево очень трудно. Тропинка виляла по джунглям, как русло реки в сельве – нигде нельзя было посмотреть вдаль. Поворот, поворот, спуск по склону холма, подъём на другой склон, и снова поворот, поворот. Вот и первый местный житель в традиционной одежде, идёт нам на встречу. Надо же! Его кожа светлее моей! Немного похож на выходца из северного Китая. Спокойный, уверенный. Прошёл мимо, слегка кивнув нам. Как приятно! А вот двое мальчиков собирают что-то под деревьями. Один из них поднял на нас взгляд. Ого! Снисходительный взгляд цивилизованного человека на шкодливую мартышку. Мальчик отвернулся и молча продолжил своё дело. Мы с Димой переглянулись:
– Ты прочитал в его взгляде: «Опять эти обезьяны!» – спросила я.
– Да. По-моему он ещё добавил: «И что им дома не сидится?» – ответил Дима.
Взгляд мальчика произвёл на нас сильное впечатление. Я почувствовала, что для него я – очередная бездельница, которая идёт к нему домой в поисках «зрелищ», вместо того, чтобы создавать что-то своё. Спасибо тебе, мальчик, за этот безмолвный, искренний взгляд. Я думаю, что только благодаря таким, как ты, баорийцы сохранили независимость. Но вот и первые строения показались… На склоне расположились ровные ряды маленьких изящных избушек на сваях. Высотой около трёх с половиной метров, полтора на полтора метра в основании. Нет ни окон, ни дверей – только маленький люк в торце крыши. Похоже, это рисохранилище. Мы видели такие домики, но гораздо менее эстетичные, в Лаосе. Продолжаем петлять по тропинке. Но вот навстречу нам поднимается другой местный житель – темнокожий, в кедах, джинсах и футболке, несёт на плечах коромысло, на котором, вместо вёдер, висят два полотняных кулька, набитых дурианами. Всё чаще и чаще попадаются встречные баорийцы. Большинство – светлокожие симпатичные азиаты в традиционных одеждах, без обуви. Изредка встречаются темнокожие, на них – покупные футболки с яркими картинками, штаны и шлёпанцы.
После часовой прогулки сквозь джунгли, мы наконец-то вышли к первой деревне. Она располагалась на пологом террасированном склоне, где, прямо как в Мачу Пикчу, каждая терраса была заботливо выложена аккуратно подогнанными камнями. Нет, не так, чтобы «лезвие ножа между камнями не просунешь», но достаточно аккуратно, чтобы камни могли держаться безо всякого раствора. Между замшелыми камнями пробивалась зелень, кое-где, по самой кромке террасы, хозяева высадили живописный кустарник – живая зелёная изгородь. На каждой террасе стояло по одному-два бамбуковых домика и пара маленьких навесов для сушки дров, крытых пальмовыми листьями. Между строениями были выложены каменные дорожки и ступеньки. Все домики стояли на коротеньких сваях, упиравшихся в крупные камни, игравшие роль фундамента. Деревня восхищала своей ухоженностью и тишиной – никакого мусора, никаких криков – ни людей, ни животных. Только птичьи трели из джунглей. Как я позже выяснила, животноводство запрещено у всех Баори. Мясо едят только в отдельных нижних деревнях, основное же население – вегетарианцы. Те, кто употребляет мясо в пищу, тренируют для охоты собак.
Мы легко разыскали дом Жарду. Он жил на окраине этой самой деревни, но как раз сегодня вместе с семьёй куда-то ушёл. Соседка разрешила нам подождать его возвращения на широкой веранде её дома. Сама хозяйка, сидя на полу, ткала разноцветный шарф на нехитром ткацком станке. Мы тихонько сели в углу, чтобы не отвлекать её. Женщина пыталась поговорить с нами, но мы не понимали ни слова – её язык был плавен и красив, и совсем не напоминал индонезийский. Нас поразил её голос. Разговаривая с нами, она, казалось, напевает колыбельную. Возможно, этот голос никогда не срывался на крик. Неожиданно, как, впрочем, и всегда в тропиках, начался проливной дождь. Девочки, проходившие мимо дома Жарду, быстро заскочили на его крыльцо, и, переждав кратковременный ливень, продолжили свой путь, не обратив на нас внимания. Следующий прохожий, увидев нас, сразу пригласил жестами на чашечку кофе к нему домой. Показав на себя рукой, мужчина представился: «Рапи». Он проводил нас в закрытую часть своего жилища. Внутри – несколько комнат, разделённых перегородками из бамбука. И пол, и потолок – всё сплетено из бамбука. Плинтусы и дверные рамы вырезаны из дерева. Скорее всего – вручную, так как визг пилорамы в этих краях, мне кажется невозможным. Рапи вынес алюминиевый чайник с кипятком и потёртую пластиковую баночку с молотым кофе. Так как в комнате не было никакой мебели, мы расположились непосредственно на полу. Расставив по полу стеклянные стаканы, и расположив между ними фарфоровое блюдце, Рапи протянул Диме коричневый свёрток из банановых листьев.
– И что мне с этим делать? – задал Дима ему вопрос, посредством мимики.
– Развязывай и выкладывай на блюдце! – ответил Рапи жестами.
В свёртке оказался уваренный и высушенный до твёрдого состояния тёмно-коричневый кусок пальмового сахара. Наломав его на мелкие кусочки, Рапи насыпал сахар с кофе в стаканы, и залил их кипятком. Пока мы пили кофе вприкуску с коричневым сахаром, я рассматривала комнату. Видно, что семья Рапи не отрицает технические новшества – в углу стоит радиоприёмник на батарейках, на стене висят часы, два календаря, пара фотографий, и, как ни странно, плюшевый медведь в полиэтиленовом пакете. Его повесили на стену, как украшение. Хотя, по моему мнению, эти стены сами себя украшают. Допив кофе, мы поблагодарили хозяина и объяснили ему на языке жестов, что нам нужно сидеть снаружи, чтобы увидеть, когда вернётся Жарду. Беззвучно, Рапи поблагодарил нас за то, что согласились побыть его гостями, и отвёл обратно на веранду женщины, всё ещё ткущей шарф.
Жарду вернулся во второй половине дня. С ним были его жена и двухлетний сын. Мы показали ему фотографию Эчи, а Жарду достал сотовый телефон, и объяснил, что Эча звонил ему, и просил помочь нам. «Так что проходите, располагайтесь, чувствуйте себя, как дома», – прожестикулировал он.
Сидя вечером на полу бамбуковой хижины, мы слушали джунгли. Помимо цикад, стрекотали отрывистыми очередями маленькие ящерицы, которых нам представили как «кико». Казалось, что вся деревня этим вечером слушает джунгли – ни детского плача, ни громких голосов. Тишина. Маленький сын Жарду иногда что-то тихо лепетал себе под нос. При ровном свете керосиновой лампы, мы поужинали варёной кукурузой и скормили хозяевам пачку нашего «очень-очень вкусного» медового печенья. Мы с Димой поняли, что не сможем просить Жарду отвести нас, куда бы то ни было. Не хотим, чтобы он потратил на нас даже час своего времени.
На кухне потрескивал огонь. Метания языков пламени, казалось, были самыми резкими из движений, которые когда-либо видел этот дом. Здесь царило спокойствие. Бамбуковый пол под очагом был покрыт толстым слоем камней, песка и золы. Над огнём на металлической подставке шипел чайник. Попив вечернего кофе с пальмовым сахаром, мы, при помощи жестов и рисунков, сообщили Жарду о наших планах: завтра с рассветом, мы самостоятельно отправимся исследовать окрестности, и вернёмся только на следующий день. У нас была карта, нарисованная Эчиной рукой, и серьёзное намерение попасть в верхние деревни, и этого, по нашему мнению, было вполне достаточно.
С первыми лучами солнца, мы, оставив в доме Жарду один из рюкзаков и почти всё наше снаряжение, включая обувь и мои наручные часы, отправились в путь. Идти было легко – в Димином рюкзаке осталась лишь палатка, на случай, если ночевать придётся в лесу, тарелка, стакан, коробок спичек, деревянные ложки да пара пачек лапши быстрого приготовления. Моя же ноша состояла из двух паспортов с разрешениями на посещение нижних деревень, и Эчиной карты. Вскоре мы дошли до пограничного моста. Сам мост говорил о чуткой заботе баорийцев о лесе – чтобы построить его, они выбрали самый узкий участок реки, и привязали к ветвям и стволам двух могучих деревьев, растущих на противоположных берегах, длинные стебли бамбука, образовавшие надёжный и изящный мост с перилами. Осмотрев это грандиозное сооружение со всех сторон, и убедившись, что собран он без помощи гвоздей, мы перешли мост и отправились в джунгли «иного мира». Мы пересекли несколько нижних деревень, которые легко узнавались по присутствию фабричной обуви у порогов домов и футболкам, сохнущим на верёвках. Мы всматривались в конструкции крыш и стен в надежде, что и они собраны без гвоздей. Но нет, видимо, гвозди – это тоже признанное нижними баорийцами благо цивилизации – изящные декоративные заборчики, не позволяющие буйной растительности вторгнуться на мощёную тропинку, хоть и имели природный дизайн, однако сколочены были при помощи гвоздей. На тропинке между домами очередной деревни, лежал одинокий оранжевый фантик от конфеты. Он выбивался из окружающей его гармонии, притягивал взгляд и вызывал такое недоумение, какое может вызвать статья о реактивных истребителях в энциклопедии о динозаврах. Но я не стала поднимать его, как делала в подобных случаях на Алтае. Возможно, это чей-то потерянный фантик, его хозяин очень расстроится, не обнаружив его в кармане, и отправится на поиски. Не надо забывать, что мы в другом мире, и здесь всё устроено не так, как мы привыкли. Но вот наконец-то и подъём в гору. Выше и выше по тропе, поднимаемся над нижними деревнями, останавливаемся на открытом склоне, оборачиваемся, ищем глазами те деревни, которые только что миновали… Но под нами только бескрайний лес, уходящий за горизонт волнами зелёных холмов. Может и нет никакой другой Индонезии? И России нет. Ничего, кроме этого яркого, щебечущего голосами райских птиц, бесконечного леса. Может быть, мы и родились здесь… А сейчас, навестив своего родственника Жарду из нижней деревни, идём домой – наверх. И имена наши – единственные и неповторимые. Вряд ли здесь найдётся ещё один Дима и ещё одна Лена. Как же здесь красиво… Неожиданно, тропинку пересёк плетёный бамбуковый забор с калиткой. На этот раз – без гвоздей. Похоже, мы уже близко. Калитка – самозакрывающаяся. К верхнему углу дверцы привязана верёвка, другим концом закреплённая на вершине длинного, вкопанного в землю, стебля бамбука. Когда Дима толкнул калитку от себя, упругая бамбучина, влекомая натянувшейся верёвкой, изогнулась, как лук, а когда я, миновав калитку, отпустила дверцу, бамбучина выпрямилась, захлопнув её за нами. Перед нами вновь расстилался террасированный склон. На этот раз, ни одного домика не было видно – только поля и сады. Суходольный рис, занимавший большую часть посевов, соседствовал с кустарниками и цветами, бананами, пальмами и простыми, неплодовыми тропическими деревьями. Вот посреди одного из рисовых полей стоит навес от солнца и дождя. Посоветовавшись, решаем устроить здесь привал – отдохнуть, а потом с новыми силами – наверх. Но стоило прилечь на минутку, как сознание, обрадовавшись свободе, унеслось бродить по джунглям, исследовать окрестные реки, и парить над сказочными деревьями, обгоняя медлительных материальных птиц. Мы уснули. Сколько проспали – неизвестно, единственные наши часы остались у Жарду. Когда мы выбрались из-под навеса, солнце уже давно миновало зенит, и медленно приближалось к горизонту. Значит, пора ускорить шаг – неизвестно, как далеко отсюда до верхних деревень, а нам бы хотелось добраться до них засветло. Мы взобрались по очередной крутой тропинке и снова оказались под сенью густых джунглей. Вдруг из-за поворота показалась первая плетёная хижина. Неужели пришли? Нет. Вот, снова резиновые шлёпанцы на пороге. Рядом сидит мужчина в одежде из самотканого полотна. На поясе – меч в ножнах. На нас даже не посмотрел. За этой хижиной начинается очередная деревня. Хоть она и находится довольно высоко, но это, явно, одна из нижних деревень. На берегу ручья, журчащего в нескольких метрах от крайней хижины, лежит надорванный пакетик из-под одноразового шампуня. Женщина на тропе, ведущей наверх, внимательно смотрит на нас, и говорит что-то на своём текучем языке, показывая вниз. Мы отрицательно мотаем головами, показываем на свои босые ноги и тыкаем пальцами наверх. Как ни странно, женщину это устраивает, и она пропускает нас на тропу. Внутри меня поднимается волна радостного ожидания – мы где-то рядом. Скоро. Уже скоро. Но, за поворотом снова начинаются поля и сады, и мы карабкаемся по крутым тропам, всё ещё выложенным жёлто-коричневыми камнями. Прямо как дорога из жёлтого кирпича, которая должна привести нас в страну Оз… Или к волшебнику Изумрудного города, кому как больше нравится. Мы поднимаемся наверх, следуя тропой, снова нырнувшей в стену леса.
Утихли все звуки. На первый план вышел стук моего собственного сердца: «Тук-тук…-тук-тук…». Что он означает? Может, сердце – это природный телеграф; выстукивает морзянкой древнюю мудрость, а мы не понимаем. Не слышим… За зелёной ширмой лиан показались коричнево-серые коньки крыш. Мы пришли. Захотелось замедлить шаг. «Тук-тук…-ты-жива…-тук-тук…-ты-жива…». Хорошо, что перед этим мы провели полтора дня в нижних деревнях. Иначе, окунувшись в эту благословенную атмосферу сразу после безумства цивилизованного мира, мы рисковали сойти с ума. «Ты-жива…-ты-жива…-ты-жива…». Мысли успокоились. Разложились по полочкам в алфавитном порядке и замолчали. Тишина. Восприятие обострилось, каждый звук в многоголосой симфонии джунглей, ощущался, как единственный – самый чистый и яркий. А фон для всего – биение моего сердца. И при этом – тишина. Наверное, примерно это мог ощущать Адам, впервые проснувшись в Эдеме. Кстати, Эча говорил, что баорийцы верят в то, что Адам был первым посланцем Бога на Землю, и от него и его жены произошли первые баорийцы, а затем и всё население Земли. Неужели эти люди хранят атмосферу Рая со дня сотворения Земли? А почему мои предки не сделали этого? Почему я родилась в роддоме и большую часть своей жизни провела в бетонной клетке? Баорийцы! Спасибо за то, что позволили мне прикоснуться к вашему Раю. Теперь я знаю, что хотела бы оставить следующему поколению землян. Я посажу для них сад. Я уеду из города, и никогда не вернусь в него.
Мы вошли в деревню. Здешние хижины внешне не отличались от тех, что мы видели внизу, но, присмотревшись, я не обнаружила ни одной шляпки гвоздя. Всё соединялось при помощи продуманной системы пазов и шипов. На улицах никого не было, и, в поисках местных жителей, мы пересекли всю деревню, состоявшую из двух-трёх десятков бамбуковых домов. Миновав последнюю хижину, мы вышли на широкую вытоптанную площадь, на противоположной стороне которой стоял на множестве тонких свай навес над очагом, длинным столом и лавками вдоль него. Мощёная тропинка уходила в лес, начинавшийся сразу за навесом. Мы не собирались идти дальше. Нам хотелось остаться здесь и понаблюдать за жителями, по возможности, не беспокоя их. Вернувшись к последней хижине, мы уселись на лавочку, и стали ждать. Казалось, в деревне нет людей – только светлые духи покоя и умиротворения обитают под широкими треугольными крышами, прогуливаются по узким мощёным улочкам, отдыхают на лавочках-завалинках. Как раз когда я представила себе, что рядом с нами сидит на лавочке древний дух, в тёмном проёме двери напротив, показались несколько силуэтов. На веранду вышли две женщины и девушка. Невероятно! У девушки была абсолютно белая кожа – как будто она никогда в жизни не видела солнца. Она не была болезненно бледной, напротив, всё в её внешности говорило о прекрасном здоровье – кожа была чистой и гладкой, тонкие чёрные брови, карие глаза, яркие губы. Красавица! Одежда всех троих была сшита из лоскутов белой и синей ткани. Женщины начали мелодично переговариваться. Я произнесла название деревни с вопросительной интонацией, чтобы уточнить, не ошиблись ли мы. Женщины утвердительно кивнули. Мы попытались объяснить, что хотим остаться здесь ненадолго, и посмотреть, как они живут. Но ответом было категоричное «нет».
– Ну хоть маленечко, одним глазочком? – умоляла я.
– Простите, нас, но таковы правила. Мы не можем позволить вам остаться здесь, – отвечала мне жестами старшая из женщин.
Тогда я достала карандаш и нарисовала цветочки и деревья, птичек, солнышко и облака, для того, чтобы показать, что мы – хорошие. Так как другой бумаги у нас не было, рисовала я на наших разрешениях с печатями. Я показывала на незагорелую полоску кожи у себя на запястье, где многие годы носила наручные часы. Показывала на босые ноги, объясняла жестами, что нам не нужно ничего, что даёт цивилизация. Нарисовала город с высокими трубами заводов и многоэтажками, а потом перечеркнула это всё жирным крестом. «Города – плохо, Баори – хорошо! Нам не нужны города, нам нужны Баори! Разрешите нам хотя бы переночевать здесь!». А из груди рвалось: «Это же наш дом! Мы живём здесь, мы – ваши соседи!», но дух спокойствия укоризненно качал головой: «Обманывать – не хорошо, твой дом – Россия». Женщина задумалась. Она не знала, что с нами делать. В это время, со стороны полей подошла группа мужчин – все с мечами на поясах, вокруг бёдер обвязан короткий саронг, на голове повязка вроде шарфа или тюрбана. На большинстве – белые рубашки, остальные – с голым торсом. Они были невысокими, но стройными, атлетически сложенными, и имели тонкие черты лица. Старшая из женщин, сидевших напротив нас, рассказала мужчинам краткую предысторию, и замолчала. Я показала свои рисунки ближайшему мужчине, и прокомментировала их знаками: «Мы бы очень хотели пожить среди вас, поучиться». Но он отрицательно замотал головой: «Нельзя. Вам придётся уйти». Тогда мы с Димой перешли к плану «Б». Достали нашу тарелочку, положили в неё пакет лапши быстрого приготовления, и попросили кипятка – до заката оставалось меньше часа, может, удастся протянуть время, и остаться-таки у них. Мне кажется, все поняли суть нашего манёвра, и заулыбались. Один из мужчин, поговорив с остальными, знаками показал, что отведёт нас туда, где нам дадут кипятка. Также сопровождать нас вызвался молодой парень с длинными густыми волосами, такими же чёрными, как и у всех прочих баорийцев. Мы вышли из деревни по боковой тропе, не замеченной нами прежде, и углубились в лес. Поднявшись на очередной поросший густыми джунглями склон, минут через двадцать, мы вышли на маленькую лесную полянку. Солнце уже было близко к горизонту, и его лучи едва пробивались сквозь густую стену леса. До заката оставались считанные минуты. Под сенью высокого дерева на краю полянки пряталась аккуратная хижина с широким навесом, под которым стоял длинный стол с лавочками. За столом сидел мужчина. Он вышел из тени, чтобы поздороваться с нашими спутниками. Узнав, зачем мы пришли, мужчина скрылся в доме, через минуту вынеся ковшик, представлявший собой шарик кокосовой скорлупы со срезанной верхушкой, прикреплённый к длинной деревянной ручке. Содержимого одного ковшика как раз хватило на нашу тарелочку. Поблагодарив хозяина на его языке (нас Эча научил), мы, с довольным видом, накрыли тарелочку пакетом из-под лапши, и сели на предложенную нам лавочку. Лапша медленно разбухала в тарелке, а солнце быстро скрывалось за горизонтом. Итак, через десять минут наступит ночь. Теперь, очевидно, спать мы будем наверху. Возможно, если хотя бы одну ночь мои мысли пролежат на своих полочках, им уже не захочется разбредаться по закоулкам моего мозга, и я навсегда останусь такой спокойной, умиротворённой… счастливой. Небо плавно меняло свой цвет, каким-то чудесным образом переходя из насыщенного синего в фиолетовый. А ведь это чудо видно отовсюду. Но, может быть, с высоты холмов Баори его легче заметить. На фиолетовом небе появились первые звёзды. Мы не хотели задерживать наших проводников, а потому с лапшой расправились довольно быстро, но, как только мы начали упаковывать нашу тарелку и ложки, хозяин дома вынес маленький глиняный чайничек и, уже знакомый нам, свёрток из высушенных банановых листьев. После того, как крепкий чёрный кофе перекочевал из чайника в наш стаканчик, хозяин вынул из ножен свой меч, развернул сахар, и накрошил его мечом в кофе. Оставшийся сахар он, знаками, предложил нам съесть вприкуску. Я не отрывала взгляда от меча. Да он же булатный! Тёмные волны покрывали всю поверхность клинка. Рукоятка была вырезана из дерева, и не имела гарды. Сейчас я пожалела, что на улице сумерки, и мне не удастся хорошо рассмотреть меч. Конечно, это не произведение искусства – он не украшен тонкой филигранью, а рукоятка не усеяна блестящими камнями, но он был по-своему красив и изящен. Нет, я не любительница холодного оружия, мало того, я в детстве до ужаса боялась ножей, но этот меч не был оружием. Эча верно сказал – это традиция.
Когда мы допили кофе, к хижине подошли несколько девушек. Вспоминая, как сложно рассмотреть темнокожих индонезийцев в сумерках, смею предположить, что у девушек кожа была белой, так как черты их лиц были легко различимы. Все они были спокойны, красивы и стройны, одеты в саронги и рубашки – либо белые с синими рукавами, либо синие, с белыми. На их руках я заметила браслеты, но девушки, не обратив на нас внимания, скрылись в тени навеса, и не позволили мне рассмотреть их украшения. Сев за стол, они принялись тихо обсуждать что-то. Наши проводники, дождавшись, пока мы упакуем наш стаканчик, жестами показали следовать за ними. Что ж, надо идти. Мы вышли из леса и оказались на рисовом поле. Мне стало грустно. Атмосфера безмятежного рая осталась позади. Видимо, мы покинули территорию верхних Баори.
Сумерки сгустились настолько, что мне пришлось замедлить ход, чтобы внимательнее смотреть под ноги – это ещё тропинка, или уже овраг? Дима шёл более уверенно – он хорошо видит в темноте, в отличие от меня. Что уж говорить о наших проводниках, которым, казалось, нет разницы – день на улице, или ночь – они быстро шагали по извилистой тропинке, лишь на поворотах останавливаясь, чтобы дождаться нас. Нижняя деревня, в которой нам предстояло провести ночь, находилась в десяти минутах ходьбы, но при этом от верхних Баори её отделяла бездонная пропасть. Как мир нижних Баори казался раем по сравнению с цивилизованным миром, так мир верхних Баори был раем по сравнению с миром нижних. Нас, вместе с проводниками, пригласили в одну из хижин. Хозяева зажгли керосиновую лампу и расстелили на полу циновки. В качестве угощения местные жители принесли спелые зелёные дурианы, которые, по нашему с Димой единодушному мнению, пахли пельменями. Внутри твёрдой колючей кожуры оказалась мягкая белая масса, напоминающая по консистенции дрожжевое тесто. Нам не понравилось. Как будто жуёшь раскисший сырой пельмень. Хорошо, что после дуриана всем принесли кофе с коричневым сахаром. Хозяин хижины вынес из соседней комнаты радиоприёмник и поймал какую-то местную радиостанцию. Под современную музыку, разбавленную эфирным шумом, обитатели этой хижины начали тихо переговариваться. Наши проводники сидели в стороне от всех и молча наблюдали. Неожиданно, бамбуковая дверь распахнулась, и в комнату вошёл парень, единственный из присутствующих баорийцев, одетый не в традиционные одежды, и без меча. Он достал из своей сумки две металлические баночки колы:
– Хеллоу, мистер, хотите колы? – спросил он по-английски, протягивая нам напитки.
– Нет, спасибо, – грустно ответила я.
– Недорого.
Нам и бесплатно не надо было. Я оглянулась на наших проводников. Старший пожал плечами: «Что, мол, тут поделаешь, это их выбор». Я посмотрела в глаза нашему новому собеседнику: чёрные. Он не похож на Баорийцев. И почему он родился здесь?
– Нет, спасибо, мы не пьём колу.
– Сувениры? Сумки «Баори»?
– Нет, нам ничего не нужно, спасибо.
– Помогите мне.
– Как?
– Английский учить.
– Зачем?
– Туристам помогать.
– Хорошо. Чем помочь?
Парень достал браслеты с логотипом «Баори», и начал показывать жестами и мимикой, добавляя известные ему слова на английском, чтобы выяснить правильное построение фразы: «Один браслет стоит десять тысяч, два браслета – двадцать тысяч, три браслета – двадцать пять тысяч», потом фразу: «Продам дешевле именно тебе». Потом он попросил меня досчитать от одного до ста, и записал всё с пометками на индонезийском, в своём блокноте.
– Ты говоришь по-индонезийски? – спросила его я.
– Да, я учусь в школе внизу. Там все говорят по-индонезийски.
Понятно. У Баорийцев нет своих школ. Их всему учит природа и семья. Наверное, поэтому они такие мудрые, красивые, здоровые и сильные. Выяснив у меня всё, что ему было нужно, парень ушёл. Я снова посмотрела на наших проводников. Спасибо вам, ребята, что не пустили нас к себе. Мы тоже инфицированы «цивилизацией». Нам здесь не место. Не пускайте никого, не позвольте нашему миру добраться до вашего. Берегите свой Рай. А мы будем строить свой. Где-нибудь в России. Пожалуй, нам уже пора возвращаться домой. Ничего лучшего, чем Баори, мы, наверное, уже не найдём. Возможно, всё наше путешествие было запланировано судьбой ради посещения этого поселения, знакомства с этими людьми… Что ж, оно того стоило. Хозяин дома выключил приёмник, и, унеся чешую дурианов, стаканы из-под кофе и циновки-скатерти, раздал всем присутствующим циновки-матрасы, которые внешне ничем не отличались от только что унесённых. Все, кто был в комнате, разлеглись по углам, и, после того, как мы с Димой растянулись посреди комнаты, кто-то погасил лампу.
Утром наш молодой проводник попрощался со всеми, и отправился наверх. Старший же дал понять, что настала пора спускаться. Мы поблагодарили хозяина хижины и пошли вниз. Через пару часов мы миновали пограничный мост, и вскоре подошли к дому Жарду. Он пригласил всех на завтрак с кофе. Наш проводник говорил с Жарду, как со старым другом, на них было приятно смотреть – оба были приветливы, улыбались, тихо смеялись над чем-то. Потом проводник посмотрел на нас, и представился:
– Карим. Я – Карим.
– Я – Лина, он – Дима, – ответила я, с улыбкой. Как здорово, что он представился.
– Вы хорошие, но другие. Не нужно ходить к нам, – сказал Карим, не то мимикой, не то телепатически.
– Мы больше не вернёмся. И никому не расскажем о вас, – ответил Дима тем же загадочным способом.
Я достала карту, нарисованную Эчей, и, в подтверждение Диминых слов, протянула её Кариму.
– Спасибо, – ответил он.
В глубине светло-карих глаз Карима мелькнула улыбка. Казалось, он всё о нас знает, и почему-то, рад за нас. Я верю тебе, Карим. Верю, что всё будет хорошо.
Через час мы уже были у выхода из джунглей Баори. Где-то впереди кипела повседневная жизнь таких же простых людей, как и мы. Они решали насущные вопросы, готовились к завтрашнему дню, доказывали что-то кому-то, о чём-то беспокоились. Их беспокойство накаляло воздух и наполняло пространство тонким дребезжащим звоном, который можно услышать в редкие минуты тишины в городе. Но я теперь знаю, как звучит тишина. «Ты-жива… Ты-жива… Ты-жива…».
|
